Розовый поросёночек

Вот бабушка моя, она так скотину любила — говорила даже с ними, с тварями бессловесными, будто с людьми.  Бывало, пойдёт на птичий двор или ещё там куда — сразу за ней зверьё всякое увяжется, обязательно уж кто у ног трётся, кто рядом бежит, кто следом поспешает.

Ну и раз, было дело, возвращалась она с дедом моим вместе из церкви, которая в Гогама-то, значит; служба там двое суток длилась — искупительные молитвы... Да, так едут они, стало быть, домой, сидят себе в повозке. А бабушка вдруг и приметила: на обочине-то дороги — поросёнок, славный такой, розовый. Ну вот, бабушка деду и говорит: «Стой, нельзя его так оставить, ты же видишь — потерялся он».

Ну, дедушка что же? Взял он поросёнка, на колени ей положил, снова в повозку залез, дальше едут. Только стал вдруг поросёнок расти, всё больше делается да больше; куда там на коленях его держать, скоро уж и места-то в повозке не осталось, пришлось деду вылезти да лошади на спину забраться. Ну, бабушке, понятно, не по себе стало: Велела она деду остановиться, да и говорит: «Выпусти-ка ты его от греха подальше, жутко мне с ним». А поросёнок — да какой там поросёнок, кабан уже целый — и отвечает: «Не быть тому; вези меня туда, откуда взял».

Ну что же, с веприщем таким особенно, конечно, не поспоришь, да и вообще ясно было: с этим — шутки плохи. Поехали они назад. И чем ближе они к месту, где нашли поросёнка-то, тем он всё меньше становится да меньше. Такой уж маленький сделался — того гляди, меж столбиками проскочит, это на которых перила-то держались вокруг повозки дедовой. Только бабушка моя сообразила: вытащила она из волос булавку большую — шиньон свой ею, бывало, прикалывала, — да поросёнка ей как кольнёт! Пустила, значит, кровь оборотню. Тот — раз, да человеком и сделался. И видят они, дед мой с бабкой: сидит перед ними, голый весь, со стыда места себе не найдёт, знакомый их добрый; сколько лет его знают — сосед ведь, земли рядом.