Мой лев

У всех были кошки и собаки, а у меня был лев. Я не помню, откуда он взялся: он был всегда, как мама, бабушка... У него была такая симпатичная, бархатная, горячая морда. Он разрешал над собой издеваться... Может быть, ему это нравилось, и он лениво крутил башкой, если взять его всей пятерней занос.

Еще было замечательно сесть на него верхом и, запустив руки по самые локти в его рыжую гриву, ухватиться за уши. Тогда он медленно поднимался и шел по коридору, и под его горячей шкурой мягко перетекали мощные мышцы.

Так он катал меня по всей квартире.

Лучше всего нам было зимой. Придешь с мороза, а лев лежит на журналах у теплой батареи и чутко дремлет, приоткрывая сощуренный рыжий глаз. Ага! Попался! И начиналась возня. Лев поворачивался на спину и, как гигантский котенок, извивался и хватал меня лапами за лицо и плечи. Но когда мы шли по городу, никто бы не подумал, что он позволяет так с собой фамильярничать.

Мы выходили из дому. Льву полагался намордник. Так надо. Попробуй, объясни всем, что это не простой лев, а лев человечный, и он не кусается. Лев все понимал и будто пожимал плечами и разводил лапами, дескать, что поделаешь, и, покорно закрыв глаза, совал морду в ременную сбрую. Потом он терпеливо сидел у двери и ждал, когда я запахну пальто. Критически скосив глаз на мои ботинки, он слегка проводил по ним кисточкой своего хвоста, и, потянувшись и зевнув, выходил вслед за мной.

Мы шли по нашему переулку. Лев брезгливо отворачивался от встречных собак. Особенно презирал он маленькую курносую сученку на паучьих лапках, с вечно слезящимися от преданности глазками. На ней всегда, зимой и летом была потертая стеганая курточка.

Иногда нам попадался пудель," выстриженный под льва". Гладко выбритая спина и пузцо вызывали у льва неудержимый хохот. Прохожие шарахались, думая, что он рычит.

У булочной лев останавливался и начинал пристально рассматривать витрину. Он скромно топтался, исподтишка заглядывая мне в лицо. Из кондитерского отдела доносился непреодолимый запах миндальных орешков и халвы. Лев занимал очередь в кассу. Потом, сидя возле столика, на который тетки ставили сумки, он терпеливо ждал, когда продавщица отвесит полкило халвы и триста грамм леденцов. Его толкали, задевали сумками, наступали башмаками на кисточку хвоста. Лев ждал. Под конец он от нетерпения уже переступал лапами и глотал слюнки. И вот наступала долгожданная минута, и лев, закрыв глаза от удовольствия, разевал пасть и захлопывал ее не раньше, чем в нее не пересыплется содержимое двух пакетов. Вот когда особенно не верилось, что лев хищник...Такой удивительный сластена.

Затем, мы полукруглой лестницей поднимались к метро. Здесь лев останавливался у газетного киоска с таким видом, будто говорил: «вот видишь, я помню о тебе, покупай свои журналы». И он начинал нервно ходить взад-вперед, садиться, вставать, судорожно зевать с тоскливым подвывом. Он просто терпеть не мог литературу. Он ненавидел газеты, от которых исходил тошнотвотный запах типографской краски. Он никак не мог понять, почему я так усердно обнюхиваю каждую страницу какого-то толстого журнала. И еще он никак не мог понять, что влечет меня к серому железному ящику со стеклянной дверью. Там, в его красном нутре, на стене прилепилось какое-то странное животное с хвостом, на котором вместо кисточки висел его черненький детеныш. Лев всегда внимательно смотрел, как люди прикладывали его к уху и что-то кричали, а выходя, хлопали дверью.

Потом мы молча шли по скверу и спускались на набережную. Там, остановясь у парапета, мы смотрели на воду. Лев стоял рядом, оперевшись передними лапами о гранит, он грустно провожал глазами плывущие мимо палочки то эскимо.

А когда мне приходилось уезжать ненадолго, лев на прощанье терся башкой о мое плечо, чуть не валя меня с ног, и ложился на стопки журналов возле батареи под окном. Уезжая, я оставляла ему длинную гирлянду сосисок, и она до самого пола свешивалась с крючка, на котором до этого висело мое пальто. А где у нас туалет лев знал еще с детства.

Возвращаясь домой через несколько дней, я находила на гвозде обрывки веревочек. А лев все также лежал на своем месте, пыльный и слегка похудевший. Но тут он вскакивал, встряхивался, будто вылез из воды, и на минуту пропадал в облаке пыли. Потом он радостно суетясь, тащил откуда-то мои тапки, полотенце и домашнюю курточку.

Вечером, когда уходили друзья и смолкали телефонные звонки, мы лежали врастяжку на ковре, и лев чутко дремал, на всякий случай придерживая меня тяжелой лапой, чтобы снова куда-нибудь не убежала.

К моим друзьям лев относился с добродушной снисходительностью. Встречал их у дверей, давал лапу, а кое -кому позволял трепать себя за ушами.

Но однажды ко мне пришел знаменитый дрессировщик. И лев на него бросился. Он так разнервничался, что дрессировщик схватил стул и выставил его перед собой, как пушку.

-Левка! Ты что? Назад! — вылетела я из комнаты со щеткой. Лев, дергая верхней губой и щеря большущие клыки, задом отступал за письменный стол. Хвост его воинственно метался из стороны в сторону.

 — Вот гад!- сказал дрессировщик, опуская стул. -Он тебя когда-нибудь сожрет.

-Что ты... это же Левка, Левушка, а не кто-нибудь... Мой друг!

-Ха! Он же зверь!

-Ну и что?!

-Ну и то! Зверь есть зверь! Он любить не может. Вот у нас в цирке тысяча случаев. Все идет прекрасно, и вдруг, раз — и отъел голову. А один раз...

 — Ну, хватит, я разозлилась не на шутку, — мало ли что, а мой не такой... он меня любит.

-Лю-у-у-би-и-т? Ха-ха-ха! Он просто хорошо устроился. Тепло, светло и сытно. Мясом кормишь?!

-Ну, мясом. Он и кислую капусту ест, и морковку, и даже конфеты.

 — Во! А я про что говорю! Он просто ленивый... ишь — приспособился! Порядочные львы в цирке работают, а твой к тепленькому местечку пристроился.

 — Тише! Он же все понимает.

Конечно же, лев все понимал. Он чутко поводил ухом и смотрел не мигая в окно. Дрессировщик сидел до ночи. Он протянул ноги под столиком вдоль ковра, и, поглаживая себя по сытому животику волосатой ручищей, говорил авторитетно:

-Ты мне-то, мне поверь. Я на это дело жизнь истратил. Из меня эти звери пять метров кишок вымотали. Чуть не сожрал один такой. Во-палец! Видишь!? Ну!? Половинка осталась, а мог всю руку оттяпать! Плевое дело.

Дрессировщик ушел, оставив на столе груду окурков и объедков.

Лев тихо подошел ко мне и положил гривастую голову на колени.

-Лева, Левушка... Ты не такой? Да?- гладила я его по усам.

Лев закрыл глаза и помотал головой.

-Ты никогда на меня не бросишься?

Лев раздул ноздри и с шумом втянут воздух. Он ничего не ответил.

С этого дня но не подходил ко мне первый. Он ждал, когда я подойду. А я стала все реже его гладить. Нет, не то, чтоб я его боялась, а просто все-таки иногда вспоминала : «зверь есть зверь — он любить не умеет». Я проклинала дрессировщика. Я с ним поругалась и вычеркнула его телефон из записной книжки.

-Ну Левушка, Левка! — тормошила я своего льва, запуская руки в его гриву. А лев смотрел на меня, не мигая. О чем он думал? В его глазах была печаль. Он чувствовал...О! Звери тоньше нас, людей, чувствуют...

Я боялась, я не верила, я предавала.

И лев от меня ушел. Просто однажды его не стало. Я не заметила, как это случилось. Я пошла одна по нашему переулку, по бульвару, по набережной, и рядом никого не было. Только теперь я начинаю понимать, что это навсегда.

Однажды в цирке я увидела льва. Очень похожего на моего. Я пошла потом за кулисы. Мне разрешили подойти к клетке. Но это был другой лев. Он даже не взглянул на меня. В зоопарке тоже был не он. Господи! Все львы так похожи!

Я теперь всегда одна. Знакомые мне советуют завести собаку или кошку. Но я не могу. Потому, что у меня был лев.